facts

Виталий Дьяченко - интервью с режиссером театра молодежи

"Я очень долго режиссеров вообще за людей не считал, для меня главным человеком в театре был артист." В 2020 году Виталий Дьяченко из приезжего режиссера Театра молодежи превратился в постоянного. Поговорили с ним о том, почему именно Владивосток, что такое талант и для кого делаются спектакли.

27 марта 2023 г.

 

"Талант — это любой двигатель, который внутри тебя, помимо тебя, провоцирует потребность в делании."

 

Как ты оказался во Владивостоке? Почему этот город, ведь ты учился и жил в Питере?

Это касается исключительно моего взаимодействия с Театром молодежи. Мне в принципе все равно, где жить, тут важен момент, что мне удалось договориться с конкретным театром. Я никогда не мечтал оказаться в этом городе.

 

То есть если бы не театр, то жить в этом городе ты бы не стал?

Я не знаю, это надо уволиться из театра.

Мне, наверное, нужно выкристаллизовать какую-то формулу, которая для всех интервьюеров будет одним ответом, но пока у меня ее нет. Потому что я постоянно слышу: вот все ж хотят в Москву и Петербург, что ж вы так, что вас заманило сюда? На самом деле, мне кажется, что грядет некий обратный тренд — такой разъезд режиссеров на периферию, будем называть это так, точно не провинция. Россия — настолько огромная страна, что города, расположенные в тысяче километров друг от друга, не то что не знакомы друг с другом, это разные планеты, разные вселенные, разные этически и эстетически социальные пространства.

Я из очень маленькой страны, еще из более маленького поселка, там переезд просто в город до сих пор считается успехом в жизни, хоть это со стороны и выглядит бессмысленно: 20 минут — и ты снова в своем поселке. А здесь из периферии до столицы нужно ехать 11 000 км.

Я не живу нигде, я не могу сказать, что у меня в Петербурге дом, не могу сказать, что у меня есть дом в Минске, правда, там дом моих родителей. И во Владивостоке я просто квартирую. Я не люблю туризм, любое мое нахождение в городе всегда связано с работой.

Мне трудно где-то прям «зажить», это требует слишком большой интеграции в пространство. Единственное, что я представляю, когда переезжаю на новое место, — это то, как будет выглядеть моя книжная полка. Но пока моей собственной полки в этом мире нет, это скорее чемодан с книгами, который я пока не готов распаковывать.

 

Ты помнишь день, когда ты решил стать режиссером?

Нет, зато я помню много дней, когда я не хотел быть режиссером. Я очень долго режиссеров вообще за людей не считал, для меня главным человеком в театре был артист. Сейчас я понимаю (отдельно от себя), что режиссер творит мир. Но тогда я себя видел только в актерском поле, хотя был уверен, что и там мне не место, но работать в театре хотелось.

Я поступал в Питере на актерский факультет, но это скорее было случайностью. Я пришел с девушкой, а мне сказали: «Вы читать будете?» Я и пошел читать.

Но вот тогда мне почему-то сказали: «А почему не режиссура?» Я замахал руками, закричал: «Вы с ума сошли, только не режиссура!» Это потом я уже узнал, что они все втроем, кто меня слушал, — режиссеры. Они, конечно, посмеялись, но вопрос не сняли, я мог в тот год успеть подать документы. Но я вернулся в Минск, в театр, где работал завпостом (заведующим постановочной частью). И там я уже начал задавать вопросы нашему режиссеру, а ему было не до меня, естественно, и он постоянно отмахивался: иди поступай, все узнаешь.

И вот я точно решил, что надо поступать, чтобы точно не поступить, не в смысле завалить нарочно экзамены, а по-честному делать всё, что в моих силах, но все равно не поступить — это такой ответ на вопрос о моей жизни, как в фильме «Трасса-60», главное — его задать.

И потом вернуться в Минск, сказать режиссеру: «Я сделал всё, что мог, а теперь рассказывай…» И случилось страшное: я поступил!

 

То есть это случайность?

Я не знаю, как это работает. Я никогда не был до того дня в художественном музее, то есть я вживую не видел ни одну картину. А тут мне говорят: «Расскажите-ка нам, что происходит на этой картине». Я в принципе не думал о том, что на картинах что-то происходит. Но я же обещал себе сделать все, что могу.

Я до сих пор не знаю, что это была за картина. Какого-то крестьянина порет плетью какой-то жандарм, а рядом стоят еще два человека, один в гражданском, второй в форме городового. И они так оба отвели глаза, скорее всего, там изображалась некая неловкость, мол, они не замечают происходящего. При этом один из них ковыряет носком землю, а меня уже несет, я говорю: «Вот этот, с носком, взятку дает! Он носком рубль ищет!»

И они начинают стягиваться к этой картине, разглядывать, может, это они что-то недопоняли. Изучали они ее, переговаривались… А я ведь просто не мог сказать: «Я не знаю, что вы вообще от меня хотите!» Меня взяли на курс к Праудину.

 

Режиссером нужно родиться или им можно стать?

В худшие свои минуты я развожу руками и говорю, что, конечно, нужно было родиться. А в лучшие минуты я думаю, что еще немного, и я им стану. А возможно, нужно поменять местами худшие и лучшие.

 

Хорошо, а тогда что такое талант? Это дается свыше?

Почти, что угодно. Любой зуд, детская травма, врожденная впечатлительность, сексуальная девиация, трагическая любовь, трудоголизм, гиперразвитое воображение, интуиция… Почему мы сталкиваемся все время с такой адской проблемой формулировки? Потому что пытаемся применить один термин к тому, что является абсолютно разными вещами.

Развивается ли талант со временем? Безусловно. Является ли чем-то, что не от тебя зависит? Наверное. Талант — это любой двигатель, который внутри тебя, помимо тебя, провоцирует потребность в делании. А его природа может быть любой — приобретённой, врожденной. Талант может быть даже просто амбициями.

 

То есть амбиции могут вполне себе стать двигателем? Разве это не тормоз процесса?

Амбиции, безусловно, двигатель. Пока они не меняют личность. Я завидую амбициозным людям. Людям без амбиций сложно объяснить, какое волевое усилие требуется, чтобы просто оставаться в профессии. Амбициозный этого просто не поймет, потому что ему это легко, им движет желание славы, успеха, цветов, в конце концов.

 

А тебе не кажется, что сегодня в тренде быть неамбициозным? Все чаще слышу от людей: да мы тут просто ради себя, мы вообще не очень-то и хотели быть замеченными.

Декларирование амбиций стало очень болезненным. Институты уже давно сложились, ту же «Золотую маску» получают несколько режиссеров в стране. Само стремление в этот круг стало стыдным. Когда я выпускался, стремиться к наградам еще было нормально. Но, взрослея, люди обнаружили стыдность этих стремлений. Это не тренд, это взросление. Мы поняли, что нас штырит не это.

 

 

Но если не ради наград, то ради чего спектакль, для кого ты его делаешь?

Я не делаю спектакль, спектакль для меня — бремя. Я делаю репетиции.

 

Для кого?

Для себя, для артистов. Спектакль — это такая объективация процесса. Он не заканчивается никогда, он всегда живет, всегда движется. Сколько бы ты ни требовал от себя и от всех остальных выполнения партитуры режиссерской — это все равно динамический процесс. И по сути это та же репетиция, но только со зрителями. Как писал Эфрос в книге «Репетиция — любовь моя»: «Мне интересно, в каком платье будут сегодня женщины и в каком настроении мужчины». Зрители становятся участниками репетиции.

 

Какой совет ты бы дал себе 16-летнему?

Не представляю. До сих пор все шло как нельзя лучше. Я, некоторым образом, баловень судьбы. Мог бы разве я тогда представить, что я буду давать сейчас интервью как режиссер во Владивостоке? В 16 лет мы с моим товарищем Денисом сидели на дороге, с пивом, и отмечали мой день рождения, где-то между его деревней и моим поселком. Мы курили, почему-то там можно было курить. Моих теперешних советов я бы просто не услышал и не понял.

 

Почему-то хочется узнать именно твой ответ на вопрос: что такое любовь?

Жажда победить проклятье, жажда сделать человеку хорошо, спасти его. Как правило, это связано с ощущением какой-то беды, которую, как тебе воображается, ты можешь либо преодолеть, либо помочь преодолеть.

Стремление сжечь лягушачью кожу, как Иван-царевич, — победить проклятье. Лучше метафоры для любви еще не придумали.

Он сжигает эту кожу и тем самым теряет ее навсегда, в жизни навсегда, это только в сказке он может пойти в тридевятое царство, бороться за нее, а в жизни она останется с Кощеем. Нужно было немного потерпеть, она была бы твоей. Но мириться с проклятьем невозможно, любовь — это и есть желание спасти.

 

Получается, любовь — это всегда про потери?

Да, а разве нет?

 

текст: Мария Скударнова

 

Нашли ошибку? Сообщите нам!